Тела достали только через год: история взрыва угольной шахты, где погибли 28 горняков

7 октября исполняется 27 лет с момента аварии на шахте «Центральная» — самого крупного ЧП в истории угледобычи в Челябинской области. В результате серии взрывов метана на глубине почти в полкилометра и поисково-восстановительных работ погибли 28 человек. Ликвидация последствий и разбор завалов завершились только спустя год после происшествия. Тогда же похоронили последнего горняка. Почему небольшой пожар вырос до масштабов катастрофы? Можно ли было предотвратить беду? И почему шахтёры не верят в официальную версию о причинах трагедии? В годовщину аварии наши коллеги с 74.RU разобрались вместе с участниками тех страшных событий.

1993 год. Страна переживает массовую приватизацию. Тысячи людей становятся для новых боссов расходным материалом. Начинаются массовые сокращения, задержки зарплат. В Москве происходит путч — танки стреляют по Дому Советов России. В Челябинске царит двоевластие — президент назначает главой областной администрации Вадима Соловьёва, а на выборах губернатора выигрывает Пётр Сумин. И именно в это время в небольшом уральском городе Копейске происходит самая страшная в истории Челябинской области авария на шахте.

«…произошло накопление метана и мощный взрыв…»

— Это был редкий день, когда я пришёл домой довольно рано, где-то около пяти часов, — вспоминает шахтёр Юрий Ксенофонтов. — Прихожу домой, жена говорит: «Тебе звонили с шахты». Звоню туда, мне говорят: «Приходи». Я прихожу, и там сообщают, что в шахте произошёл взрыв.

— Шахта была оцеплена — милиция, ОМОН, — добавляет его коллега Виктор Хайрисламов. — У меня там брат был, в этой смене. Я за него переживал, но узнал, что их в шахту не пустили. А то, что в моём забое, где я работал, трагедия случилась, я ещё не знал.

В 1993 году оба они работали на шахте «Центральной». Юрий был механиком участка, где произошла авария. Виктор — бригадиром добычной бригады. Они оба были дома, когда их коллеги из другой смены обнаружили пожар в подземном тоннеле на глубине 450 метров.

— Они прибежали, пытались тушить. Кинулись — в трубопроводе воды не оказалось, то есть вода была, но пар шёл только. Температура такая — всё выпарило! — рассказывает Юрий Ксенофонтов. — С тушением ничего не получилось, и они быстренько все оттуда убежали.

О горении шахтёры сообщили около 17 часов и поднялись на-гора — на поверхность, а вниз для тушения пожара спустились сотрудники Военизированной горноспасательной части (ВГСЧ).

— Всех вывели, ВГСЧовцы шли на смену, — вспоминает шахтёр Дамир Шамсутдинов, работавший в 1993-м машинистом горно-выемочных машин. — Мастер и все горнорабочие второй смены нашего участка сказали, что людей там нет, но четыре отделения ВГСЧ загнали.

Почти сразу при обследовании тоннелей было обнаружено тело горного рабочего Виктора Куприянова без признаков жизни. Остальные успели покинуть выработки. Но попытки горноспасателей справиться с возникшим пожаром результата не давали, и они начали отступать.

— А там, видать, [произошло] уже накопление газа метана в большой концентрации, [и был] мощный взрыв, — объясняет Юрий Ксенофонтов. — Взрыв их достиг на вентиляционном штреке.

Мощный взрыв произошёл около 19 часов и вызвал в горных выработках обрушения. Под завалами оказались сотни метров тоннелей и больше двух десятков человек — 2 шахтёра и 22 горноспасателя. Живы ли они, ясности на тот момент не было. Связь прервалась. К ночи штаб по ликвидации аварии принял решение спустить ещё около десятка горноспасателей на глубину — нужно было обследовать тоннели, разбирать завалы и искать оставшихся внизу людей. Сопровождать их отправили Юрия Ксенофонтова. Сомнений в том, идти ли, у него тогда не было.

— Там же люди остались. Там и шахтёры были, и горноспасатели были. «Ты как механик иди. Запускай напряжение, показывай, где лебёдки, подключай, организовывай доставку туда материалов — крепление, цемент, песок и всё такое», — вспоминает Юрий слова руководства. — Где-то часов в 12, наверное, мы с ними отправились.

При этом с самого начала было понятно — концентрация метана на глубине по-прежнему опасная, а значит, есть вероятность повторных взрывов.

— Слышим — хлопок на вентиляционном штреке. Бух! А все же знают, что вот только что взрыв произошёл, и быстренько [разбежались], — вспоминает Юрий Ксенофонтов. — Отбежали все, подождали, и опять пошла работа. Потом снова — бух! И этих вспышек штук десять-то точно было. У метана такое свойство, он маленькими концентрациями горит, большими тоже горит. А если концентрация в районе 8–9 процентов, он просто взрывается. Газ довольно интересный, но очень опасный.

«…Олег на ужин не пришёл…»

О том, что горноспасатели оказались под завалом, их семьи поначалу даже не знали. В Копейске в 1993-м ещё работало множество шахт. Вызов на подземный пожар в то время был достаточно обычным, так же как и подъёмы по тревоге.

— Ольга, сноха моя, говорит: «Олег на ужин не пришёл». В восемь часов они обычно приходили [с дежурства] на ужин, — вспоминает копейчанка Любовь Ежова. — И Ольга говорит: «Олег на ужин не пришёл, Наташа (дочка. — Прим. ред.) не садится». А наш отец говорит: «Да он на аварии». — «А что случилось?», — спрашиваем. — «Да, пожар». Мы даже [не волновались]: поехал на пожар — и поехал на пожар.

У Ежовых в Военизированной горноспасательной части служили два поколения. Первым в ВГСЧ поступил глава семейства Владимир, а со временем по его стопам отправился и сын Олег. Сама Любовь Афанасьевна в 1993-м работала учителем, как и жена сына Ольга. Именно в школе на следующий день после аварии Ежовы узнали об аварии на шахте «Центральной» — от коллеги Людмилы Пересыпкиной.

— Я, выходя утром из дома, увидела дворника, — вспоминает директор школы № 15 Людмила Пересыпкина. — И она мне говорит: «Вы слышали сигнал ВГСЧ? Авария». Я отвечаю: «Нет». А она говорит: «Авария какая-то. А у меня Валерка там, сын». Прохожу дальше, там стоит женщина, которая работала на шахте «Центральная», и мне говорит: «Вы слышали? Сейчас меня вызвали, что надо все бумажки поднять, все документы. Произошла авария». Я приехала в школу, спрашиваю Любовь Афанасьевну: «Вова-то дома?» Она говорит: «Да, дома. А что?» Я говорю: «Так там авария». — «Так Олег там». И всё, и началось.

Пытаясь выяснить хоть что-то, Любовь Ежова побежала в подразделение ВГСЧ — оно как раз находилось напротив школы. Но там на вопрос о сыне ответить не смогли, и тогда вместе с мужем и снохой Любовь Афанасьевна поехала на саму шахту.

— Подъезжаем к шахте, а там всё оцеплено, никто ничего не говорит. А мы знали там все ходы, обежали вокруг, — вспоминает Любовь Ежова. — Стоит автобус наш, я открываю [дверь], там олежкина шапочка лежит. Ольга сразу её — раз! — взяла и прижала. Выходит Рахимов из здания. Я [спрашиваю]: «Саш, что случилось?» А он машет рукой. Ерёмин вышел, я бегу к нему: «Сергей Юрьевич, что там случилось?» Он говорит: «Взрыв». Знакомую встретила, говорю ей: «У меня сын там, в шахте!» А она: «С ними перестукиваются, они отвечают». А отец-то наш зашёл в шахту, ему уже сказали, и он не может выйти к нам никак.

Не сразу, но мечущихся по территории женщин усадили в машину. Там, прямо на месте, с ними начали работать психологи.

— Трое суток мы всё сидели, выглядывали: сейчас будут поднимать. Мы же не знали, что там творится! — качает головой Любовь Ежова. — А у нас такой жизнелюбивый был, мы думали: «Он всё равно где-нибудь спрячется». Всё время спрашивали, сколько люди без воды, без воздуха [могут прожить]. Мы во всё верили!

«…это пороховая бочка, а мы со спичками играем…»

То, что попавшие под завал коллеги могли выжить, поначалу верили и сами горноспасатели.

— Надежда у нас сохранялась ещё где-то недели две или три. Мы всё-таки надеялись, что они за завалом находятся, ещё живы, — рассказывает Сергей Ерёмин, в 1993 году работавший фельдшером при ВГСЧ.

— Там всё уже, все погибли, но никто об этом не говорил, никто не хотел осознавать, — признаётся работавший в 1993-м горноспасателем Александр Рахимов. — С одной стороны до завала было дойти нельзя, потому что руку вытянутую видно не было, и температура такая, что идти невозможно. Но с другой стороны к завалу можно было подойти. И мы начали разбирать сразу. Послали «смертников».

Слово «смертники» в этом случае вряд ли можно считать преувеличением. Ведь всё то время, что шёл разбор завалов, горноспасатели слышали хлопки.

— Дело в том, что взрывы там не прекращались, — объясняет фельдшер ВГСЧ Сергей Ерёмин. — Как только пошёл оттуда метан, эти взрывы происходили каждые 15 секунд. Мы находились в конце рельсового уклона и ощущали эти взрывы толчками воздуха.

О том же говорят и шахтёры, работавшие бок о бок с горноспасателями, — они тоже помогали разбирать завалы.

— Смена длится шесть часов, за эти шесть часов мы слышим два-три взрыва метана. Буквально [перед нами] перемычка породы, и там где-то взрывается, — вспоминает шахтёр Виктор Хайрисламов. — К директору шахты подходили. Но директор говорил: «Надо!»

11 октября тепловой удар получил один из участников поисково-восстановительных работ. Олег Русанов родом из Кузбасса потерял сознание, а позже скончался.

— Из Кузбасса прибыли два звена горноспасателей на помощь нашим. Считается, что в Кузбассе имеют большой опыт по извлечению шахтёров во время взрывов, во время аварий, всевозможных трагедий, — объясняет журналист Виктор Чигинцев. — Два звена прилетели. У Олега Русанова что-то случилось с аппаратурой, он погиб. Погиб отец двоих детей. Отсюда гроб с ним отправили на родину.

Виктор Чигинцев о событиях на «Центральной» в 1993-м писал сразу для двух газет — «Копейского рабочего» и «Челябинского рабочего». Он и сам до этого работал в шахте, был хорошо знаком с горняками, поэтому периодически сам спускался на глубину. Психологическое давление на участников поисково-восстановительных работ было огромным.

— Матери, дети, сёстры, братья, отцы постоянно около шахты: «Спасите! Может, они там живые ещё? Бегают». Мы, как говорится, прислушивались — как на подводной лодке, — рассказывает Дамир Шамсутдинов. — По трубе на далёкое расстояние, если стучать металлическим предметом, раздаётся звук. Но этого не было. И там постоянно были хлопки, взрывался метан. Видать, горело это всё.

Спустя полтора месяца после взрыва удалось найти первого погибшего.

— По-моему, это было 17 ноября 1993 года, — вспоминает Дамир Шамсутдинов. — Мы пришли на наряд в первую смену, и нам сообщили, что под тележкой для доставки оборудования видны ноги. Мы переоделись, спустились в шахту. Начали вручную убирать породу, которой было засыпано тело. Это [горный мастер Семён] Розенберг был.

Тех, кто пытался заикнуться об опасности продолжения работ, со временем начали стыдить.

— Возмущало нас что? Мы шахтёры, но нас заставляли ликвидировать катастрофу. Мы не требовали никаких денег: «Вот нам платите за это» или что-то. Мы просто доказывали, что это неверно, что нельзя так делать. Потому что это пороховая бочка, а мы тут ходим, со спичками играем, — горячо объясняет Виктор Хайрисламов. — Доработали до того, что я вывел бригаду из забоя. Потому что с кровли уже посыпалось всё, земля под ногами затряслась. Идём домой, навстречу начальник смены идёт: «Кто дал команду? Вы почему ушли?» — «Я дал команду, вот и ушли». А главный инженер [стоит и смеётся над нами]: «Надо им запасные штаны выдать».

«…лицо, как головёшка, было чёрное…»

Однако вскоре главному инженеру было уже не до шуток. В следующую смену 19 ноября 1993 года в районе ЧП вновь произошёл мощный взрыв. Предчувствуя опасность, спускаться вниз люди не хотели — все знали о ночном происшествии с бригадой Виктора Хайрисламова.

— Пришёл директор шахты, [ныне] покойничек. Он начал нас обзывать: «Вы мародёры! Там семьи требуют постоянно, чтобы достали погибших». Мы [отвечаем]: «Ну, пусть успокоится хотя бы! Ещё в ночную [смену], в ночь слышали взрывы». Он ни в какую, — вспоминает Дамир Шамсутдинов. — Ну и мы порешали. Решили спуститься маленьким контингентом, кто согласился пойти.

Согласившихся было немного — чуть больше десятка человек. И для них это решение стало роковым.

— На ходовом отделении стоял штабель леса — где-то с мой рост. Пришлось залезть на этот штабель и ползти по нему, чтобы с другой стороны слезть и двигаться дальше, — вспоминает Юрий Ксенофонтов. — И в это время я слышу хлопок где-то внизу. Мощный хлопок! Сразу все затихли, тишина. И пошла волна холода неприятная, а следом за ней тра-та-та-та-та.

Этот звук, рассказывает шахтёр, был похож на стрельбу на похоронах.

— Я [на этот звук] оборачиваюсь, и огонь вот так, — проводит перед лицом рукой Юрий, — проходит перед глазами. До сих пор удивляюсь, как у меня глаза не выжгло. Или закрыл вовремя? Не знаю. Раз я полз, рубашка задралась с курточкой, а тут волна пошла горячая. Метан горел, воздух раскалённый, его в спину вогнало и сбросило меня. Короче, я тут заорал и отключился.

Сколько провёл без сознания, Юрий не помнит. Взрывной волной его сложило, как лист бумаги.

— Голова вверху и ноги вверху, лежу. А очухался потому, что сверху сыпется. Завал произошёл, и камушки по лицу стучат. Я тогда подумал: «Вот ничего! Я ещё живой», — смеётся Юрий Ксенофонтов. — Глаза открыл — темнота полная. Нашёл на ремне аккумулятор и светильник. Достаю — на метр видно, а дальше всё как в молоке, ничего не видно.

Зацепило и тех, кто находился по соседству.

— Струя изменилась, какой-то такой холодный [воздух пошёл]. Пыль поднялась сильная! — рассказывает Дамир Шамсутдинов. — Коллега [говорит]: «Ой, ребята, струя повернулась, сейчас что-то будет». Только это и успел сказать. Сначала был хлопок, потом струя сильная. Я уже не помню, как очутился [на полу] — просто струёй сбило нас с Лёней Иванкиным. Я глаза открыл — пыль сплошная, гарь, и смотрю, у меня рукавицы горят. Я их скинул. Тут Коля Кузнецов что-то шаборкается: «Коля, Коля, Коля, живой?» Он [в ответ]: «Да». Лёня Иванкин тут тоже подошёл ко мне, в спину толкает: «Пошли! Пошли, поднимайся».

Поднявшись, Дамир увидел нескольких человек без движения и завал — отступать им было некуда. Но желание выбраться из западни оказалось слишком сильным, чтобы сдаться.

— Я по этому завалу наверх [полез], смотрю — проход есть. Я крикнул: «Мужики! Есть проход! Поднимаемся! Выходим!» Выходили мы по четверо, по трое, — вспоминает Дамир. — По дороге мы встретили Юру. У него брезентовая куртка и фуфайка без рукавов, тонкая, она горела. Мы его потрясли: «Юра, пошли!»

В результате второго взрыва погибли двое — помощник командира взвода ВГСЧ Валерий Ерофеев и его коллега, респираторщик Валерий Сургутский. Остальных увезли сначала в копейскую больницу, затем в областной ожоговый центр в Челябинске.

— У них были комбинированные травмы, — рассказывает заведующая отделением реанимации для ожоговых больных Ольга Струнина. — Не только воздействие фактора температурного. Взрыв вызывает контузию, сотрясение головного мозга, кроме того, были термоингаляционные поражения, то есть ожоги дыхательных путей с развитием даже пневмоний, дыхательной недостаточности. Ну и, конечно, поражение кожных покровов. Это расценивается как очень тяжёлая травма, комбинированная травма. Некоторые из них были подключены к аппаратам искусственной вентиляции лёгких, была проведена терапия. И, к счастью, и это делает честь ожоговому центру, ни один из пострадавших не погиб.

В больнице даже пострадавшие с лёгкими травмами провели около месяца, а самых тяжёлых выписали к Новому году.

— Ходит врач, задаёт вопросы. «Что хрипишь?» — говорит он мне. Я отвечаю: «Да нет, нормально я говорю». — «Хрипишь». А он ведь как думает: если хрипит человек, то ожоги [верхних дыхательных путей], — показывает Юрий Михайлович на горло. — Меня в реанимацию засунули. Хотя я как-то ничего, более-менее, себя чувствовал. Операций кучу делали и прочее.

— У меня всё обгоревшее было, но руки целые. Ожог третьей степени и ожог верхних дыхательных путей. Лицо, как головёшка, было чёрное! Хотели делать пересадку на предплечье, потом отказались. Начало зарастать. То, что я ещё цигуном занимаюсь, может, это повлияло? — рассуждает Дамир Шамсутдинов. — Я среди ночи просыпался, сидел и медитировал, чтобы быстрее восстановиться.

В ожоговом центре многие зарекались спускаться в забой ещё раз, признают шахтёры. Но после выписки и реабилитации все они вернулись к прежней работе.

— Куда деваться? Если моя профессия шахтёр? — рассуждает Юрий Ксенофонтов. — Так я после этого проработал ещё 10 лет на шахте «Комсомольской».

«…его привезли в день рождения

…

»

После второго взрыва поисково-восстановительные работы на глубине 450 метров решили прекратить.

— На поверхности бурили скважины, туда нагнетали азот, чтобы потушить этот огонь. Работали спецмашины, устанавливали разные перемычки в шахте, чтобы изменить вентиляционную струю [и убрать поступление кислорода]. Потушить уже после взрыва огонь, подземный пожар не удалось, — вспоминает журналист Виктор Чигинцев. — Тогда было принято решение затопить забой. Его затопили. И ещё прошло полгода, прежде чем всё улеглось, всё утихло, и пробы рудничного воздуха показали, что туда можно спускаться людям и продолжать поиски погибших горноспасателей.

Разбор завалов возобновили весной 1994 года. Тела погибших поднимали на-гора постепенно, с разницей в неделю, и тут же хоронили. И всё это время за поисками следили семьи горноспасателей.

— Ночью мы встречали машины, — вспоминает Любовь Ежова. — Когда шли поиски, мы всю ночь стояли тут [возле ВГСЧ]. Подходит какая-нибудь машина, мы идём уже и так потихонечку спрашиваем — «Кто?» Парни прячут глаза и начинают говорить кто. Николая Подшивалова, помню, недели две [откапывали]. Появились только ноги, и уже сказали, что там носки большие белые вязаные. Люда Подшивалова говорила: «Я уже знала, что это наш». Наш Олег был большой, у него самый большой размер ноги был. Как скажут, что большие сапоги нашли, отца начинает всего трясти. Так жили.

Однако Олега Ежова нашли одним из самых последних.

— Их достали через год, и ещё больше скажу. К нам его привезли в день рождения — 26 лет, — на этих словах Любовь Ежову подводит голос. — «Мемориала» тогда не было. Хоронили тогда кто из дома, кто из ВГСЧ.

Среди тех, кого похоронили в тот год, были соседи Любови Ежовой, друзья семьи и даже бывший ученик — самый молодой из погибших горноспасателей, 22-летний Слава Лен. И его, и Олега Ежова в день аварии вообще могло не быть на дежурстве.

— Слава Лен с больничного вышел в тот день, а наш должен был пойти в отпуск, — вспоминает Любовь Ежова. — Наш говорит: «Ну что, Лен вышел, я пойду домой?» — «Да нет, отработай ещё смену». Наш не должен был в шахту спускаться, но у нас же часто так: «Да пошли, сейчас быстро. Да подумаешь, пожар».

Для семьи Лен гибель Вячеслава породила целую серию трагедий. Его молодая супруга потеряла ребёнка, а отец покончил с собой.

— Его отец — бывший горноспасатель, но после операции на сердце его посадили на оперативную машину, — рассказывает журналист Виктор Чигинцев. — А сын вырос, отслужил в армии, женился, спустился в шахту и погиб. Отец взял бутылку коньяка, взял банку бензина, вышел из дома, отошёл метров 200. Треть коньяка не допил, поставил бутылку в снег, облил себя и чиркнул зажигалкой. Нашли его по остаткам кроссовок и сердечному клапану — металлический был что ли. По нему и опознали.

Поисково-восстановительные работы завершились через 1 год и 15 дней. Последним на-гора подняли тело Сергея Вовка — помощника командира взвода.

— Иду по штрекам, а на дугах металлокрепи фамилии написаны мелом. Крупными буквами — Иванов, Петров, Сидоров. Спрашиваю у шахтёров: «А это что?» — «А это отмечаем, где мы их нашли. Каждого отмечаем на дуге крепления», — вспоминает журналист Виктор Чигинцев. — Подошли с горным мастером к самой груди забоя, а на почве забоя в левом углу большой шар белого-белого, белее снега грибка. Спрашиваю: «А это что такое?» — «Ну вот, такие следы оставляют тела. По ним чаще всего и видим, что здесь лежит человек».

Кто виноват? Официальная версия

Позже эксперты сказали — все горноспасатели и шахтёры во время первого взрыва погибли мгновенно. Спасти их было нельзя. Но можно ли было предотвратить новые жертвы? Ведь за время поисково-восстановительных работ число погибших выросло до 28. И кто ответил за гибель людей? Эти вопросы до сих пор мучают многих. Задать их мы хотели в Военизированной горноспасательной части. Но там о трагедии 27-летней давности решили не говорить.

— Правительством РФ 8 октября 1993 года для расследования причин аварии и группового несчастного случая на шахте «Центральная» АО «Челябинскуголь» создана правительственная комиссия, — сообщили на запрос 74.RU в Копейском отряде ВГСЧ. — Материалы расследования аварии находятся в архивах правительственной комиссии, проводившей расследование аварии в 1993–1994 годах.

Тогда следующий запрос мы направили в правительство России. Официальная переписка заняла несколько недель.

— Правительственные комиссии создаются после произошедших крупных аварий для оказания помощи пострадавшим и семьям погибших в результате аварии, а не для расследования причин аварии, — поступил ответ из Департамента промышленности, энергетики и транспорта правительства РФ. — Для технического расследования причин аварии комиссии создаются и возглавляются территориальными управлениями Ростехнадзора. В связи с этим ваше обращение направлено в Уральское управление Ростехнадзора и в правительство Челябинской области. В архиве Минэнерго России не хранятся документы 1993 года. Все документы периода от 1999 года и ранее переданы на хранение в Государственный архив РФ. Вопросами наказания и привлечения к ответственности занимаются судебные органы. В 1993 году таким органом была прокуратура. Считаем, что интересующая вас информация может быть получена в Государственном архиве РФ.

Однако родные погибших горноспасателей и их коллеги рассказывают — громкого судебного процесса по аварии на «Центральной» не было.

— Нет, никого абсолютно не наказали, — рассказывает Любовь Ежова. — Почему не наказали? Потому что с ними было шесть человек командиров отделения, и они все были с аппаратами [связи]. В общем, 50 на 50 [вина тех], кто сверху ими управлял, и тех. Мы потом материалы прокуратуры читали.

Что касается причин аварии и масштаба последствий, тот тут пролить свет помог ответ из Уральского Ростехнадзора.

— Во время работы ленточного конвейера лавы № 84 возник пожар с последующим завалом выработки и взрывом метана, — сообщили 74.RU в ведомстве. — Комиссия пришла к выводу, что при работе конвейера от трения ленты о неисправный ролик или на заштыбованном участке нижней ветви возник высокотемпературный локальный очаг загорания угольной мелочи. При остановке конвейера от этого очага загорелось полотно конвейерной ленты. Развитию пожара способствовало отсутствие воды в противопожарном трубопроводе и наличие непригодных к использованию огнетушителей, что не позволило сработать автоматической системе пожаротушения и воспользоваться первичными средствами пожаротушения, а также то, что в конвейерном штреке с исходящей струёй воздуха, за исключением мест установки приводных станций конвейеров, применена горючая (деревянная) крепь. Накопление метана до взрывной концентрации произошло в результате сокращения количества воздуха в результате завала в районе пожара.

Среди выводов комиссии 1993 года ведомство указывает и неудовлетворительную работу командного пункта по ликвидации аварии. Называются и ещё несколько причин масштабных последствий.

— Ослабление трудовой и производственной дисциплины среди инженерно-технических работников и рабочих шахты, выразившееся в низком уровне контроля за обеспеченностью рабочих мест средствами пожаротушения, эксплуатации ленточных конвейеров, несвоевременном принятии мер по устранению нарушения пылегазового режима, — перечисляют в Ростехнадзоре. — Низкий уровень профессиональной подготовки личного состава ВГСЧ. Ослабление руководства и контроля за боеготовностью, профессиональной подготовкой, подбором кадров командного состава и профилактической работой со стороны Центрального штаба ВГСЧ угольной промышленностью.

В итоге, резюмируют в ведомстве, ответственных сотрудников шахты и объединения «Челябинскуголь» привлекли к дисциплинарной ответственности.

— Часть работников освобождена от занимаемых должностей, — заключили в Ростехнадзоре.

Кто виноват? Мнение горняков

Но сами копейские горняки в результаты официального расследования не верят.

— Ленточное полотно — только несгораемое допускается в шахту или трудносгораемое, — объясняет нам Юрий Ксенофонтов. — На поверхности-то любое можно, а там — чтобы спичку поднесли, и лента загорелась — такое исключено теоретически.

Большинство горноспасателей, участвующих в ликвидации пожара, были опытными. За неделю до взрыва проходили учения горноспасателей. А родные погибших уверены — их смерти можно было избежать.

— Ребята, которые из шахты выходили, говорили: «Там нечего делать». Но как у нас? Они же военизированные: «Идите». Даже когда Петрович позвонил: «У нас тут всполохи идут», ему ответили: «Смотри по обстановке». И он даже не дошёл до них [до других горноспасателей], не успел доложить, — рассказывает Любовь Ежова. — Его же первого нашли, а шахтёров — прям под завалом, на выходе из шахты.

Можно ли было не отправлять горноспасателей на глубину? Это вопрос открытый.

Главной причиной шахтёры считают ошибку конструирования шахты.

— Изначально, когда эту лаву начали отрабатывать, в проекте была заложена опрокинутая струя воздуха, — рассказывает шахтёр Виктор Хайрисламов. — Должна идти свежая струя через конвейерный штрек, а нам её подавали через вентиляционный штрек. Это грубейшее нарушение. Грубейшее нарушение! Это любому шахтёру скажите. Кто подписывал эти документы? Как это разрешали? Это вообще вопиющий случай! Километр выработки надо было пройти, чтобы это сделать, как положено. На этом, наверное, сэкономили. Только ради этого могли пойти на такое преступление.

— Главная причина, по которой произошла эта беда, кроется в нарушении правил безопасности. Особенно в проветривании этого предприятия, а оно относилось к высшей категории опасности. Потому что метана выделялось на этой шахте на тонну добытого угля больше, чем на какой-либо, — рассказывает бывший директор шахты Владимир Войткус. Он возглавлял «Центральную» до 1973 года — за 20 лет до трагедии, а покинул пост в 1983-м. — Тут применили схему, которая препятствовала такому свойству лёгкого газа — идти кверху, его, наоборот, стали прессовать и не пускать наверх. За какое-то время этот газ скопился, и исходящая струя, насыщенная метаном, была направлена на выработки, оснащённые механизмами и кабелями. И вообще, там, где трение было возможно, где могло возникнуть образование огня.

Могли ли пойти на неверную схему вентиляции ради экономии в 1993 году? Учитывая экономические условия в стране, задержки зарплат и попытки спасти угольную отрасль любой ценой? Ответы кажутся очевидными. Впрочем, и задать эти вопросы уже некому — директора шахты нет в живых, как и многих, кто принимал тогда решения. В 1990-х угольная промышленность однозначно переживала худшие в истории времена. Тогда говорили о нерентабельности южноуральского угля и о том, что дешевле привозить его, например, из Казахстана или Кузбасса. Шахтёры выходили на акции протеста, перекрывали Транссиб. В итоге агонию продлили на 10 лет. Шахту «Центральную» закрыли в 2006-м, а спустя ещё три года добыча угля в Копейске прекратилась окончательно.