Дима Билан, певец: «Моя мама из Татарстана, папа — из Кабардино-Балкарии. Я русский!»

Он приехал в Москву в 16 лет, а в 19 уже стал знаменитым. Став одним из главных девичьих кумиров XXI века, он сводит с ума своим голосом миллионы девушек. Он — единственный российский исполнитель, который дважды принимал участие в конкурсе «Евровидение». Конечно, никто из читателей уже и не сомневается, что речь пойдет о Диме Билане.

— Дима… Простите, как к вам обращаться в интервью — Дима или Витя?

— А, как хотите. Мои родители и мои близкие друзья, которые знают меня достаточно давно, называют меня Витей. Другие — Димой. По паспорту и по самоощущению я Дима. Дмитрием звали моего деда, которого я очень любил. По-моему, мы живем в том временном отрезке, когда имя человека совершенно неважно. Незнакомым я могу представиться и Алексеем.

— А что у вас за проект такой намечается под названием «Витя Белан»?

— Это проект, который я делаю для души и на свои деньги. Я пишу музыку и хочу издать альбом.

— Почему вы назвали проект «Витя Белан». Это возвращение к самому себе?

— Наверное.

— Почему-таки для сценической деятельности вы взяли псевдоним?

— Потому что Витя был очень стеснительным мальчиком. Когда ты берешь другое имя, ты чувствуешь себя раскованнее, смелее. Очень трудно реализовываться, когда рядом много людей, видевших твои промахи. Для меня было важно, чтобы люди видели только мои успехи и победы. Не хочу делать что-то в полноги.

— Дима, а это не означает, что вы стесняетесь своего прошлого, своих родителей?

— Родителей я ни в коем случае не стесняюсь, я ими очень горжусь. Мой папа инженер-конструктор. Кстати, он закончил институт в Челябинске.

— Вы же родились в Карачаево-Черкессии?

— Да, в единственном роддоме на весь поселок. Но мы оттуда быстро уехали, потом нигде не останавливались надолго: до моего шестилетия мы жили в Набережных Челнах, потом в Кабардино-Балкарии… Когда меня спрашивают, какой я национальности, отвечаю так: «Моя мама из Татарстана, папа — из Кабардино-Балкарии. Так что я русский!».

— Дима, расскажите, а каким вы были в детстве?

— Я рос очень громким ребенком, поэтому воспитатели в садике меня не любили. А дети не любили, потому что я все у всех съедал. Когда мы приходили к кому-нибудь в гости, я первым делом бежал на кухню и просил мяса. Мама говорила: «Боже, как стыдно! Мы ведь его специально перед самым выходом из дома накормили!».

— У вас две сестры, вам приходилось их защищать в детстве?

— Не всегда, потому что они сами себя в обиду не давали. Даже сами меня защищали порой в силу своего материнского инстинкта. Я же всю школу был достаточно мелким, поздно вытянулся. Хотя драки, конечно, были.

— В каком возрасте вы впервые взошли на сцену?

— В полусознательном. Дело было в детском саду на утреннике. А потом уже было выступление в сознательном возрасте, когда я уже учился в школе. Помню, стоял за кулисами, меня так жутко трясло, что я даже убежал. Меня поймали, нашли, вернули, какая-то дама мне сделала массаж пальцев, что, кстати, помогло справиться с волнением. Потом я вышел на сцену, стоял неподвижно с огромными глазами и пел.

— Вы, как и все мальчики в детстве, мечтали стать космонавтом?

— Да. И сейчас думаю, что в принципе, это не какая-то дурацкая или недостижимая мечта. Мечтать нужно, пусть даже о том, что несбыточном. Зато твоя мечта будет для тебя горизонтом, к которому ты будешь идти.

— А у вас есть такая мечта?

— Да, я мечтаю пожить в другой стране какое-то время. Наверное, в Европе. Может, даже в Риме. Другое дело, что с каждым новым прожитым днем появляется цепочка опасений и страхов, которые не позволяют тебе все бросить и уехать.

— Кто выбирал для вас институт?

— Я сам! Учиться в Гнесинке было моей мечтой: еще учась в школе, я писал туда фанатские письма с вопросами о том, что нужно сделать, чтобы туда поступить. Разумеется, никто на них не отвечал. После школы я поехал туда и поступил, несмотря на небольшой конкурс — 45–50 человек на место.

— Как учились?

— Неплохо. С самого начала учебы педагоги мне прочили карьеру оперного певца. Но я понимал, что быть великим тенором мне… неинтересно. Я слушал другую музыку. И пел другие песни.

— Как к вашему жизненному выбору отнеслись родители?

— Мама более благосклонно, чем папа. Отец всегда с иронией относился к тому, что я делаю, вечно подтрунивал надо мной, и это меня всегда заводило. Он всю жизнь работал с цифрами и чертежами и, разумеется, мечтал, чтобы я стал кем угодно, только не артистом.

— Когда первый раз столкнулись лицом к лицу с популярностью?

— Это началось после конкурса на телевидении «Молодые голоса Кавказа». Прохожу как-то мимо местного дома культура, там стоят девчонки, пацаны… И вдруг слышу: «О, певец!» Бровь у меня взлетела. Славой, конечно, я упивался, особенно поначалу!

— Путь к нынешнему продюсеру Яне Рудковской был тернист?

— Пожалуй. После смерти моего Айзеншписа меня стали рвать на куски. Теоретически можно было пойти куда угодно. Например, к Иосифу Пригожину, тем более что он предлагал. Но в то же время меня стали «грузить» беседами о каких-то бумагах и контрактах, а я в этом совершенно ничего не понимал. Я знал одно: мне нужно работать. Мы тогда уже были знакомы с Яной, в чем-то я даже с ней советовался. А потом она сама предложила свою помощь. Так и срослось.

— Дима, вы смирились со званием девичьего кумира?

— Быть оным — счастье. Значит, во мне есть энергия, которая может заразить и увлечь. Значит, я хороший в энергетическом смысле человек.

— В каждом вашем клипе мы видим красивых девушек, моделей, звезд шоу-бизнеса… Что является главным критерием в их отбора?

— Точно не внешняя красота. Мы выбираем девушек с харизмой. Тех, кому через экран удается передать настроение. Так что шанс есть всегда и у всех.

— Не могу не спросить о вашем романе с Еленой Кулецкой. Вы говорили, что когда победите в «Евровидении», женитесь на ней. Но расстались…

— В той суете было слишком много полуобещаний. Стоит любому твоему слову получить огласку, как общественность на тебя начинает давить, к чему-то склонять. Мне это не понравилось.

— Вы несли олимпийский факел. О чем думали в этот момент?

— Я жутко волновался. Наверное, как и любой другой факелоносец. Волновался не из-за того, что огонь погаснет, а из-за того, что не знал, какую скорость мне выбрать — то ли идти, то ли бежать… Но время прошло быстро, и я понял, что надо было идти медленнее. Хотя бы для того, чтобы подольше испытывать эти невероятные ощущения, когда ты движешься, а на тебя смотрит множество глаз.

— Вы легко согласились быть наставником в «Голосе»?

— Да, потому что хочу благодаря талантливым людям, с которыми мне доводится работать, воплощать в жизнь свои желания, доносить до людей свои неспетые песни.

— Вам бывает жаль ребят, которые участвуют в проекте?

— Жалко тех, кто наивен и все принимает за чистую монету.

— В одном из своих интервью вы заявили, что люди перестали уважительно относиться к артистам…

— Так и есть. К тебе могут подойти и дернуть в любой момент. Не осталось никакого личного пространства. А я, например, не люблю, когда меня просят сфотографироваться с кем-то в тот момент, когда я выбираю колбасу в супермаркете.

— Что доказывает успешность артиста?

— Успешный артист — это артист, который никогда не позволяет себе отлучиться от своей деятельности надолго. С одной стороны, это плохо, потому что не предполагает никакой личной жизни, а лишь сплошное служение искусству. Поэт в России больше чем поэт. Артист в России больше чем артист.